Кастанеда стирание личной истории читать. Стирание личной истории. Быть мужчиной означает, что ты должен отчитываться, ты не можешь исчезнуть так просто, как женщина

Для тех, кто не помнит, напоминаю, как устроен наш «крест». На востоке (справа) - ситуация, на севере (верх «креста»)- способ действования, обобщаемый до образа жизни. На западе (слева) - образ себя, и на юге (внизу) - картина мира. Соответственно, вертикальная ось - «от образа мира к образу жизни». Горизонтальная ось - «я, попавший в ситуацию».

Другая схема изображает то же в несколько ином развороте: это треугольник с ситуацией в центре. Смысл этой схемы в том, что три «угла» - образ действий, образ себя и образ мира - имеют статус «настоящего продолженного» времени: мы (как правило) поступаем так, мы держим себя за то, а мир видим как это. А ситуация в центре треугольника - это «настоящее актуальное». Оно может длиться 17 секунд или несколько лет, но, так или иначе, это некоторый данный, фиксированный и ограниченный каким-то актуальным содержанием момент времени.

С другой стороны, четырехугольник может быть дополнен до пентады с точкой выбора в центре. Выбор состоит в том, являемся мы фрагментом материала, с которым нечто происходит по функциональным законам (например, «око за око, зуб за зуб»), или мы - носители Духа, и тогда в ситуации мы являемся акторами, использующими данную воплощенную ситуацию для реализации заложенного в ней «кубического сантиметра шанса».

Это - общий контур, который мы обрисовали в прошлом цикле. Я его напоминаю, потому что не уверен, что все здесь эти схемы помнят. А в этом цикле мы занимаемся конкретными техниками, соответствующими каждому из «углов». Сегодня у нас пойдет разговор об одной из частных техник западного угла: так называемом «стирании личной истории».

О стирании личной истории я решил поговорить, в частности, потому, что даже среди наших рядов «продвинутых сталкеров» (во всяком случае, людей, стремящихся быть относительно здравомыслящими) мне довелось услышать всякие наивности на тему о том, что стирание личной истории - это превращение себя в «Ивана родства не помнящего».

Технически это - полная ерунда.

Задача состоит в том, чтобы не быть своей личной историей определяемым.

Первое, что об этом говорит Кастанеда, - это то, что, имея личную историю, приходится постоянно беспокоится о ее поддержании. Личная история как квартира, или машина, или костюм требует заботы, поддержания, ремонта. Во-вторых, Кастанеда говорит о том, что за личную историю обычного человека можно взять, как котенка за шкирку. В наших терминах можно сказать, что личная история оказывается составляющей частью, органом - быть может, одним из самых важных -социального тела.

Здесь нужно отметить важный идеологический момент. Мы не раз говорили, что идеология Кастанеды несколько отдает душком «эскапизма». Кастанеда уводит своих героев из города, из социума, их жизнь не здесь. Теун Марез, - «кастанаед» второго призыва, - называя путь Кастанеды Путем Великого Приключения, в этом пункте с ним полемизирует. Кастанеда стремится социальное тело и связанные с ним заботы минимизировать. Он от него совсем не отказывается, напоминая, что только на уровне очень высокого мастерства и значительного преображения можно, оставаясь живым, действительно уйти из социума. Но люди кастанедовских «партий» такую задачу в общем не ставят, а стремятся минимизировать затраты по содержанию социального тела, поставить его на хранение в гараж, чтобы не совсем испортилось, чтобы в случае острой необходимости его можно было использовать, но жить не там.

Насколько я понимаю, никто из присутствующих этим путем идти не собирается. Тогда возникает вопрос: Если мы собираемся жить в социальном теле или с помощью социального тела, также как в физическом или с помощью физического тела; если, далее, личная история является необходимым элементом социального тела, его органом, - как нужно нам, сталкерам, живущим в городе Москве, обходится с этой самой личной историей?

Первое требование - нужно добиться, чтобы эта личная история не тянулась в нашем социальном теле, в нас, в нашей психике, вереницей незаконченных дел.

Понятие «незаконченного дела» (unfinished business) - основная тема диссертации Блюмы Вольфовны Зейгарник, которая училась и писала эту диссертацию под руководством Курта Левина в Берлине. В замечательном сборнике работ К.Левина под названием «Динамическая психология», в издании Димы Леонтьева, есть совершенно потрясающий снимок, на котором Курт Левин вальсирует в Берлинском парке с Блюмой Зейгарник - живое дыхание истории психологии. Какие это были люди!

(Это я вам на всякий случай закладываю в подсознание такую мысль, что лично я некоторые «личные истории» очень высоко ценю, - так же, кстати, как и Карлос Кастанеда, - когда эти истории можно считать образцовыми, а люди, про которых нам эти истории рассказывают, от нас совершенно независимы, «по ту сторону» жизни они находятся, или «по эту»).

Позже Блюма Вольфовна вернулась в Советский Союз, в то время как К. Левин уехал от гитлеровского тоталитаризма в Соединенные Штаты. И оба они были счастливы в своей научной жизни, не попали под колесо репрессий, были признаны, и - в меру заслуг - знамениты. Блюма Вольфовна была одним из ведущих профессоров факультета психологии МГУ. К. Левин был одним из ведущих американских психологов академического плана, скорее даже на стыке академической психологии, психотерапии и психотехники.

И вот я смотрю на этот снимок … Блюму Вольфовну я не то чтобы близко знал, но я с ней был знаком. И у меня в ранних группах подвизалась ее внучка Галя Зейгарник. И вот проявляется фрагмент живой традиции, которую я лично чту, и у меня есть там в душе струнка, которая на это отзывается, вибрирует. Я могу сказать, что благодарен судьбе за то, что имею какое-то отношение к этим людям, которые внесли немалый вклад в развитие нашей Работы…

Это я рассказываю с большим смыслом, противопоставляя этот рассказ тем, кто думает, что можно наплевать на такие вещи и остаться живым работником-над-собой. Напомню, что все кастанежьи тома полны такими историями о людях, которые наложили отпечаток на чью-то, скажем так, человеческую форму.

Так вот, Блюма Вольфовна Зейгарник выдвинула идею и проделала большое исследование про эти самые незаконченные дела.

Еще раз обращаю ваше внимание, что я сейчас не просто так треплюсь, я завиваю «плетенки». Блюма Вольфовна, как узел «плетенки», включена в моем тексте в несколько разных линий, собирает в себе эти линии как центр их динамического сочетания. Дальше они пойдут своими силовыми дорогами, получив, я надеюсь, для некоторых из нас отпечаток личности Блюмы Вольфовны. Ну, а кто не поленится, посмотрит снимок, для тех вибрация этого узла будет распространять свой аромат на все дальнейшее течение этих линий.

Простая идея Б.Зейгарник состоит в том, что некоторый аппарат памяти загружен содержанием определенного дела, пока это дело длится и не закончено. Когда это дело заканчивается, нечто в психике говорит «щелк», и содержание дела из оперативной памяти выбрасывается. Есть другие слои памяти, где это содержание фиксируется «вековечно-вечно» - там ему и быть.

Блюма Вольфовна это впервые заметила на примере работы официанта в ресторане. Пока обслуживание клиента не закончилось, пока клиент не расплатился, официант точно помнит кому, сколько, когда и что нужно отнести; кому, сколько, когда и что он уже отнес; сколько это стоит. Вся эта объемная картина хранится у него в памяти. Как только клиент расплатился и ушел, у официанта это вылетает напрочь - забыл. Это если он - хороший профессионал. Дальше оказывается, что это вообще принцип функционирования психики, и эта идея хорошо вписывается в общую теорию психического поля К. Левина. То есть поле, в котором индивид ощущает себя функционирующим, содержит некоторое количество таких дел, которые еще не закончены, которые надо помнить.

Так вот, возвращаясь к личной истории: первое к ней требование - это не иметь или иметь как можно меньше незаконченных дел. Меж тем как психика обычного человека как раз полна таким материалом. Более того, как показывает психоанализ, - и показывает очень убедительно, - действующие лица меняются, а конфигурация поля остается. На этом основана, в частности, идея переноса (трансфера).

Вопрос. Наверное, и сценария тоже.

М.П. Конечно. И того, что С.Гроф называл «системой конденсированного опыта» (СКО). То, что движет по жизни обычного человека, это силовые линии таких СКО. Человек бегает по жизни в попытках завершить незавершенные дела, - и все никак. Собственно, значительная часть психоанализа и вытекающие из него же программы, например, гештальттерапии, трансакционного анализа и подобные, - это попытки решить эту задачу, дать клиенту возможность завершить незавершенные дела. Версия дона Карлоса, скажем так, причудлива, с этим его просмотром прошлых ситуаций в особом состоянии сознания то ли на помосте на дереве, то ли в специальном деревянном ящике. Версия Теуна Мареза ближе к так называемому «дикому» психоанализу, то есть чему-то вроде анализа, но без специальной обученности, без специальной подготовки, с примерным пониманием, «как это бывает у людей». Все три тома Теуна этими вещами наполнены: как некая девица вспоминала, что ее гнобил не то отец, не то брат, а она решила взять реванш - и понеслось…

В Работе-над-собой такого рода задачи не-обходимы, то есть «обойти» их невозможно. Между прочим, здесь есть очень кардинальная идея. С одной стороны, только тот может претендовать на продвижение в Работе, кто это сделал или делает, а с другой стороны, делать это может только тот, кто претендует на продвижение в Работе, потому что большинство обычныхлюдей отождествляются себя, свое «я» с этими незаконченными делами.

Обычный человек, попавший - в момент становления своего «я» - в какую-то ситуацию, так в ней и остается. Как оказался, например, младшим братом, ревнующим к старшему, или наоборот, старшим, ревнующим к младшему, так всю жизнь его и догоняет. Либо добивается успехов, которые поимел старший, либо стремится заработать материнскую любовь, которую имел младший и т.д. И без вмешательства психотерапевта об этом даже не догадывается, - просто ощущает себя всю жизнь в этой ситуации. Или, допустим, как была в детстве ситуация острого унижения, так она и развертывается всю жизнь. И этот «униженный» человек, пользуясь отпущенными ему, как любому другому человеческому существу, магическими силами, ухитряется эту ситуацию воспроизводить, заставляя ни в чем не повинных людей его унижать.

Итак, первый пласт работы с личной историей - это завершение незавершенных дел, что требует от работающего значительного пересмотра образа себя: нужно перестать ставить в центр своей жизни какую-нибудь «фишку» такого типа.

Но, с другой стороны, - скажу я теперь, - каждая история, в которой мы участвовали, каждое дело, которое вибрирует в нас, оставаясь незаконченным - это кубический сантиметр шанса. Никаких других шансов у нас вообще нет. Наши шансы- это ситуации, в которые мы попадаем, и линии напряжения в них, которые нас задевают. Единственный шанс попасть вРаботу, - это откликнуться своими вибрациями, вибрациями своей «Псюхэ» («псюхи») на какую-то внешнюю ситуацию, которая тебе небезразлична.

Следовательно, завершая незавершенные ситуации, нужно проделать определенную работу. Их нельзя «выбросить», потому что это самое ценное, что у человека есть. Собственно мы приходим на Землю именно за этим материалом. Единственное, чего нет на Небесах - этого материала. Все остальное там есть. Потому что тот узел, который завязывает линии в нечто имеющее быть, именуется «сердце». Здесь же, как центральную идею всей этой штуки можно обозначить формулу из писания: «Господь говорит: «Сын Мой, дай мне сердце твое». Для чего? Чтобы преобразовать сердце каменное, или сделанное из праха, из материи, в живое. Большим смыслом могут быть наполнены символы Писания, что Бог сотворил человека из праха, вдохнул в него душу, а вот сердце еще не оживил. И наша эпоха - это эпоха, когда начал осуществляться этот процесс. Так вот сердце, даже каменное, это то, что может собрать линии напряжения в ситуацию, в данную ситуацию, которая открыта, и тем самым не закончена. Что собственно и есть карма. Без кармы не может быть дхармы. Дхарма - это закон или путь. В нашем языке - это тот самый кубический сантиметр шанса.

Опять речь идет о выборе. Можно иметь личную историю как груз, который меня определяет, заставляя меня раз за разом осуществлять одни и те же «па», а можно иметь ее как сценарий, на котором я могу осуществлять творческие ходы Духа.

Еще раз скажу, это вещи очень конкретные. Я позволю себе воспользоваться неким примером. Был человек, который принадлежал к некоей довольно редкой национальности. Национальность эта была в не совсем благополучном отношении с россиянами в определенном месте в определенное время. И так сказать, россияне их несколько придавливали.

У Пятигорского в последней книжке есть замечательные термины. В некоем городе живут две национальности: «юэли» и «прозы». Вторые какие-то простые, обычные - их большинство. Если читать английское слово «еврей» с конца к началу мы получаем «юэр», но «р» они не выговаривают, значит «юэль». Вот значит этих «юэлей» и гнобили.

Этот человек чувствовал себя крайне униженным, а дело было естественно не в центре России, а на глубокой периферии, и годам к тридцати он на себе нес жесткую печать представителя неблагополучной нации, а потому человека неблагополучного, униженного. Я с ним работал лет 7- 8 тому назад. Был я тогда несколько наивнее, чем сейчас, и очень настойчиво требовал, чтобы он 51 раз написал на листе бумаги фразу: «Я - юэль». Чего я хотел? Я хотел, чтобы человек прочувствовал гордость, привел сюда всех этих юэлей и сказал: «Вот - мы. Вот мы здесь. Мы - молодцы», чтобы встретился со своими русскими братьями, пообщался с «прозами».

Так вот сейчас я скажу вот как. Было бы очень неправильно, если бы этот мужик отказался от несения на своей майке надписи: «Я - юэль». И это важно. Но не стоило ставить как основную, центральную жизненную задачу несение этой майки.

Вот теперь центральная идея про личную историю: Майку надо иметь, но ее можно как надеть, так и снять. Если тебе надо надеть майку, ты наденешь майку с надписью: «Я - юэль». А можешь надеть не майку, а, допустим, косоворотку, и там будет написано что-нибудь другое. Тему «юэля» в его отношении с «прозами» ему нужно обязательно нести, во-первых, и решить, во-вторых. Собственно, для людей, имеющих хоть каплю еврейской крови, - а есть такая фенечка, что нет нынче на земле человека, который не имел бы хоть капли еврейской крови, - проблематика этого эгрегора должна быть фондом наших шансов, но ровно в той мере, в какой намерение нашего сновидящего вызывает эту проблематику к актуализации на данном этапе.

Так мы приходим к общей формулировке второго слоя личной истории. Личная история - это набор связей с разными эгрегорами. Это набор эгрегориальных принадлежностей с разными функциями и возможностями в этих эгрегорах. В мои времена большая часть московских евреев не знала, к какому из 12 колен они принадлежат. Я тоже не знаю. Это, конечно, упущение.

Личная история, если смотреть снизу, это набор «впечаток», которыми эгрегоры «клеймят», - в буквальном смысле слова,- индивида как свой материал. Причем каждый эгрегор имеет очень сложную иерархическую систему этих печатей. Во-первых, обозначение «ты - наш», а во-вторых, «кто ты среди нас». К этому можно относиться двумя способами. Либо как действительно к «клейму», либо как к печати, запечатывающей как вход, так и выход.

Каждый эгрегор - это склад Силы. А мы не можем предъявлять свое право на Силу абстрактно - это бессмыслица. Предъявление права на Силу - это всегда конкретная вещь, имеющая свои каналы воплощения. Так вот, эгрегориальная принадлежность является одним из каналов, одним из способов доступа к большим Силам. Когда дон Хуан подшучивает над Карлосом на счет своей принадлежности или непринадлежности к индейцам яки, внимательный читатель обнаружит, что то узкое место, то горнило, через которое американцы провели индейцев, были для их толтекской ветви очень важной кузней. И не пройди дон Хуан этого, не будь он наследником именно этой истории, все было бы совсем не так.

То есть к этим клеймам или таврам можно относиться не как проклятию, а как к богатству, хотя часто вступление во владение этим богатством связано с какими-то сильными встрясками. И если мы откажемся от этого богатства, мы лишим себя очень многих возможностей.

Только здесь очень важно, что человек, претендующий на работу на этом втором уровне, должен быть хотя бы относительно, хоть немножко проработан на первом. Иначе он влипает во все невротические механизмы, описанные, например, Перлзом, и начинает со знаменем впереди кричать «мы - православные», или «мы - индейцы яки», или «мы - рыжие велосипедисты».

Первый уровень - это способность, навык обхождения с психологическими незаконченными делами: невротические механизмы, системы конденсированного опыта, сценарии - все это. А второй - это «заброшенность» (в смысле Хайдеггера) в определенное место, в определенное время с определенными ключами доступа к определенным эгрегорам. Нужно востребовать в себе, например, европейца, чтобы иметь возможность воспользоваться определенными каналами.

И нужно в себе чутко такие вещи слушать и отслеживать. Если ты - китаец, хоть бы и петербургский, то ты туда идешь, а если ты не китаец, то ты туда не идешь. В частности, скажу я вам, большинство присутствующих имеет славянские корни, это очень важно, это дает путь. И горе кому-нибудь из нас, кто сделает попытку сказать: «А, наплевать, неважно. Стираем личную историю…, я - гражданин мира».

И, наконец, третий, очень высокий уровень. О нем легче всего сказать в очень причудливом языке, в языке хождения по воспоминаниям прошлых рождений. По этому делу полно книжек, методик и т.п. Но соображающие люди понимают, что это не более чем язык. И вообще имеют в виду такую формулу, что все, что было, есть и будет, дано сейчас, и что можно по единичной личной истории здешней, восстановить все, что надо. То есть это уровень сотрудничества сновидимого со своим сновидящим через цепь узлов. Больше я об этом ничего не скажу, потому что будет болтовня, но тем не менее обозначить это надо обязательно.

А основная идея этой небольшой лекции такова: личная история как система шансов.

Последняя метафора относительно личной истории: у обычного человека личная история является его экзоскелетом для его социального тела, а у работника-над-собой личная история является эндоскелетом для его социального тела. Там - это панцирь, в который он «заделан» и которым он ограничен. А тут это - опорно-двигательный аппарат с его скелетной основой и мышечным снаряжением.

Вопрос. Ты говорил про «обычных» людей. Чем они для тебя отличаются, скажем, с точки зрения возможностей использования шанса и вообще что-то сделать?

М.П. Обычному человеку в голову не приходит, что у него есть какие-то шансы, и что их нужно еще использовать, прикладывая для этого значительные усилия.

Вопрос. То есть люди изначально имеют не одинаковые возможности?

М.П. Смотря в каком смысле. Есть замечательная буддийская формула: «Счастлив тот, кто родился в человеческом облике, потому что только он может услышать учение; но услышат учение очень немногие из тех, кто родился в человеческом облике. Счастлив тот, кто услышал учение, потому что он имеет шанс попытаться его понять; но из тех, кто попытается понять учение, очень немногим это удастся. Счастлив тот, кто поняв учение, попытается его воплотить; но из тех, кто понял, очень немногие попытаются. Счастлив тот, кто пытается воплотить учение, но из тех, кто пытается, очень немногие достигнут хоть чего-нибудь». И так далее. То есть в каком-то смысле каждый, кто воплотился в человеческом облике, может услышать учение. Но кто «слышал учение», даже в стольном городе Москве, где магазинов «Путь к себе» - вагон и маленькая тележка?

Личная история – это система представлений о себе, с встроенными в неё стереотипами мышления и поведения, ограничивающими сознание. Личная история – это то, что заставляет человека действовать по определённым условиям, то, что ограничивает его сознание рамками субъективного представления о себе и окружающем, это система привязанностей эго, посредством которой человек непрерывно создаёт новые привязанности.

Эго-центрическая логика создаёт и укрепляет личную историю, посредством которой человек презентует самость. Ментальный диалог активизирует элементы и связи системы личной истории, зацикливая сознание на отработке амбиций эго. Страх заставляет человека цепляться за элементы личной истории, и бояться расстаться со своими иллюзиями. Человек ищет опору в устоявшихся элементах личной истории. Привычные, стабильные схемы, ограничивающие его жизнь, внушают ему иллюзию надёжности и безопасности. Он ищет убежище от своих невзгод в иллюзиях и ублажении страстей, в следовании программам эго-истории.

Личная история является набором индульгенций, ограничивающих осознанность, препятствующих свободному непредвзятому отношению к себе и окружающему. Человек отождествляет себя с коллекцией воспоминаний и интерпретаций, воспринимая себя как носитель стереотипов, посредством которых программирует свою жизнь. Сознание человека запрограммировано описанием мира и описанием самого себя. Описание себя отражает собственные представления о себе и инсталлированные в сознание социумом программы эго-существования. Описание себя и описание мира основаны на ментальном моделировании элементами программ сферы тоналя. Описание себя – это система представлений, отражающих отождествление с эго.

Сознание полностью поглощено описаниями, отражающими ограниченные позиции индивидуальной и коллективной систем познания.

«- Видишь ли, - продолжал он, - наш выбор ограничен: либо мы принимаем, что все реально и определенно, либо – нет. Если мы выбираем первое, то, в конце концов,смертельно устаем и от себя самих, и от всего, что нас окружает. Если же мы выбираем стереть личную историю, то все вокруг нас погружается в туман. Это восхитительное и таинственное состояние, когда никто, даже ты сам, не знает, откуда выскочит кролик»
К. Кастанеда, “Путешествие в Икстлан”.

Воин избавляется от стереотипов, связей со своим прошлым и будущим. Освобождаясь от прежних установок, привычек, эмоций он стирает личную историю, описание мира. Во взаимоотношениях с остальными людьми воин формирует о себе неопределённое мнение, создаёт туманность и неизвестность относительно своей истории.

«В помощь стиранию личной истории воин, как учитель, должен обучить своего ученика трем техникам. Они заключаются в избавлении от чувства собственной важности, принятии ответственности за свои поступки и использовании смерти как советчика. Без благоприятного эффекта этих техник стирание личной истории может вызвать в ученике неустойчивость, ненужную и вредную двойственность относительно самого себя и своих поступков»

Соглашение с обыденным описанием мира ограничивает энергетическое взаимодействие, ослабляя человека, который, не имея достаточного количества силы не в состоянии постичь иллюзорности и обусловленности своей жизни программами социальной интерпретации.

Соглашение с иллюзией мироописания, огранивающей энергообмен, формирует иллюзию бессилия. Следование эго-программам усугубляет зацикленность на иллюзии бессилия. Страх и жалость к себе, вызванные верой в иллюзию своего бессилия являются причиной создания личной истории. Стирание личной истории производится осознанием иллюзорности позиции слабости, избавлением от страха и жалости. Жалость к себе вызывает страдания, которые человек пытается скрыть и компенсировать посредством важности, безответственности и забвения осознания присутствия смерти.

«Стирание личнойистории и три сопутствующие ей техники являются средствами магов для изменения фасадов элементов острова. Например, стиранием личной истории ты отрицал использование жалости к самому себе. Для того чтобы жалость к себе сработала, тебе необходимо быть важным, безответственным и бессмертным. Когда эти чувства каким-либо образом изменены, ты уже не можешь жалеть самого себя»
К. Кастанеда, “Сказки о силе”.

Важность, безответственность и мнимое бессмертие направлены на защиту и культивацию жалости и страха от иллюзии бессилия. Разрушение программ важности, мнимого бессмертия и безответственности устраняет жалость к себе, способствует стиранию личной истории, стиранию иллюзии безвольного существования.

Чувство собственной важности является фактором, скрепляющим структуру личной истории. Посредством важности, пытаясь убедить себя и окружающих в своей значительности, человек хочет скрыть свой страх и жалость к себе, вызванные иллюзией бессилия. Он озабочен неуверенностью в себе, исходящей из соглашения с иллюзией своей беспомощности, и пытаясь скрыть чувства страха, незначительности, преподносит себя значительным, обладающим массой бесценных достоинств. Ум занят постоянным придумыванием важных психологических и физических качеств и поиском способов убеждения окружающих в несомненности своих достоинств. Важный человек, стараясь позиционировать себя как значительную фигуру, использует различные убеждающие средства, укрепляющие личную историю, с помощью которой он пытается спрятать свои недостатки.

«Чувство собственной важности - главнейший и самый могущественный из врагов человека. Его уязвляют и обижают действия либо посягательства со стороны ближних, и это делает его слабым. Чувство собственной важности заставляет человека всю его жизнь чувствовать себя кем-то или чем-то оскорбленным»
К. Кастанеда, “Колесо времени”.

Чувство собственной важности воин побеждает смирением, в котором отсутствуют жалость к себе, слабость и страх. Смирение воина – это принятие себя таким, какой есть и отказ от эгоцентрических амбиций. Уверенность в своей силе – это отказ от иллюзии бессилия, отказ от жалости и скрывающей её важности.

Безответственность является элементом, поддерживающим систему личной истории. Безответственный человек,перекладывающий ответственность на других является зависимым от них. Эта зависимость скрепляет элементы личной истории. Ответственность включает в себя предупреждение возникновения ошибок в своих действиях, контроль своих состоянийи ситуаций в целом. Воин исследует причины, побуждающие его к действиям, определяя их истинные мотивы. Он осознаёт причины своих поступков и событий, и принимает ответственность за последствия своих мыслей, слов и действий.

«Если воин что-то решил, он идет до конца, но при этом он непременно принимает на себя ответственность за то, что он делает. Что именно воин делает - значения не имеет, но он должен знать, зачем он это делает, и действовать без сомнений и сожалений»
К.Кастанеда, “Колесо времени”.

Обыденный человек безответственно относится к тому, что он делает и для чего делает. Страх от иллюзии бессилия и жалость к себе он пытается скрыть безответственностью и бездумностью в своих действиях. Пытаясь забыться от страха и жалости, он вытесняет их, игнорируя их, отвлекает себя своими обыденными мыслями, индульгируя и опутывая сознание привязанностями. Воин определяет, что побуждает его действовать в том или ином направлении: или это необходимые действия, посредством которых воин повышает уровень осознанности, или это амбиции эго, провоцирующие его на расход энергии и потерю контроля. Воин принимает ответственность за принятие своих решений.

Забвение осознания присутствия смерти отражает в человеке его скрытый страх смерти. От страха человек цепляется за элементы личной истории. Приоритет личной истории уменьшает страх. Человек, забывший о смерти, теряет трезвость и контроль, он легкомысленно считает, что его жизнь будет длиться долго. Вместо понимания непредсказуемости смерти и осознания возможностей выхода из иллюзии, человек занимается развитием иллюзорной картины, и продолжает далее деградировать, создавая новые связи личной истории.

Воин осознаёт, что смерть – неизбежный и серьёзный противник, который свидетельствует все его действия. И только смерть может дать воину трезвость и ясность. Он осознаёт возможность избавления от личной истории, возможность преодоления иллюзий, осознаёт способность противостояния слабости и деградации.

«…если у тебя нет личной истории, то никаких объяснений не требуется, никто не сердится, никто не разочаровывается в твоих поступках. И, более того, никто не пришпиливает тебя своими мыслями.»

(К.Кастанеда)

Стирание личной истории — описанное Карлосом Кастанедой действие, практикуемое воинами. Он описывал действие на каждого человека мыслей и ожиданий окружающих людей как оковы, от которых невозможно избавиться. Именно эти связи создают личное пространство человека, давая почувствовать свою уникальность. Но, создавая, внутреннюю личную область, они возводят крепкие стены, через которые человек больше никогда не увидит свободу.

Кастанеда подчеркивает, что воин должен быть легким и текучим. А этого невозможно достичь, действуя в рамках программы, которую для каждого из нас составляет окружение.

Находясь в подобных социальных рамках мы теряем связь с духом, теряем свою силу. Это одна из причин того, что 99% людей живут как зомби. Они наслаждаются поддержанием личной истории окружающих и поддерживают свою. Их толкает к этому страх. Страх того, что без личной истории они попросту перестанут существовать.

«Воин не нуждается в личной истории.

В один прекрасный день он обнаруживает, что в ней нет никакой нужды,

и просто избавляется от нее.»

(К.Кастанеда)

Воин — это полноценный самодостаточный организм. Ему нет нужды опираться на окружение, чтобы чувствовать себя живым. Поэтому он и практикует стирание личной истории на ряду с другими техниками. Как он это делает?

«Люди, как правило, не отдают себе отчета в том, что в любой момент могут выбросить из своей жизни все что угодно. В любое время. Мгновенно.»

(К.Кастанеда)

Как происходит стирание личной истории?

Достаточно перестать рассказывать окружающим что ты делаешь. Перестать оправдываться. Перестать доказывать. Не распостраняться о своих планах на будущее. И вообще, не говорить о себе лично ничего лишнего. Все ведь прекрасно понимают, что вопрос «как дела?» не подразумевает искреннего интереса. Так зачем цепляться за него как за последнее средство спасения своей значимости. Оставь это для других.

Со временем твоя жизнь станет загадкой для всех. От тебя не будут ничего ожидать. Это и будет твоя свобода в мире людей.

Так что остановить формирование новой Личной Истории можно разными способами, или всеми сразу в любом сочетании и максимально непредсказуемой последовательности:

Можно просто перестать врать себе и окружающим - голый факт без прикрас и гораздо в меньшей степени толкает окружающих на сочинительство. Более того, нормальный человек не имеет обыкновения верить именно фактам, предпочитая верить в истинную ложь хотя бы потому, что она выглядит и красивее, и правдоподобнее… потому что все так делают.

Можно не рассказывать вовсе ничего о себе, но при этом придется избегать формирования постоянного окружения, не привязываясь ни к кому, нигде подолгу не задерживаясь… или научиться «быть невидимым», не привлекать к себе чужого любопытства.

Можно… да! осознанно подкармливать окружение тем, что им хотелось бы услышать! При этом совершенно сознательно сочиняя сказки о себе. Тут тонкость лишь в том, что не следует ни на мгновение забывать где сказки, а где факт - это уже с реализация . Короче - это довольно эффективный вариант, только таит в себе ловушку - можно не заметить, да и поверить в свои сочинения… Хитрость в том, что истории, как придуманные «истинно-ложные», так и реальные лежат в памяти одинаково - в области воспоминаний. Отличить одно от другого самостоятельно можно лишь путем , а не самостоятельно - тут сработает всякий популярный гипноз, психоанализ, и… ваше подробное досье, если над его составлением поработали серьезные спецслужбы, да и то не всегда это поможет, ведь все они неминуемо будут сами сочинять Вашу личную историю, только исходить будут из своих собственных предпочтений и представлений.

После успешно проделанной остановки формирования личной истории, когда появилась освобожденная персональная сила, можно начинать освобождаться от уже сформировавшейся. Тут тоже работает перепроживание, которое позволит освободиться от ненужных представлений о собственной персоне, от моментов, послуживших крепкими кирпичами в здании чувства собственной важности - другого энергоемкого людского элемента, тем самым высвобождая еще порцию персональной силы. Попутно происходит освобождение от самой привязки к этой своей истории - становится очевидно, что в действительности нет в ней ничего Более важного или Менее важного, коли действительность была сильно разбавлена сочинениями, которые оказывают на сиюминутную реальность ничуть не меньшее воздействие, нежели Действительные Факты. Текущая ситуация ведь была сформирована как правдой, так и неправдой, поэтому нет более нужды привязываться ни к одному, ни к другому.

Далее начинается весьма сложный для облечения в слова момент… Есть такая уловка - не относиться слишком серьезно к своим воспоминаниям, типа «я помню, что это со мной происходило, но не слишком доверяю своим воспоминаниям», и в тоже самое время требуется «вспомнить все» - провести полную ревизию своей памяти, очистив ее от «ложных воспоминаний». В этой «ревизии» поможет перепроживание, а в «недоверии воспоминаниям» будет реализовываться сталкинг… ведь правда - как можно быть уверенным, что в том или ином «блоке памяти» царит идеальный порядок?

Ну а «вспомнить все» необходимо для того, чтоб не нарываться то и дело на «бэд-блоки» - вытесненные эпизоды, без которых не может сложиться целостная реальная картина.

Во всей этой работе есть внутреннее противоречие, разрешимое, однако неким мистическим образом. С одной стороны убирается все то «нереальное» (не было такого факта!), что сформировало то человеческое существо, откуда был дан старт, а с другой стороны появляется вполне магическое свойство быть кем угодно, реально, фактически! …лишь внеся в свою теперь уже псевдоличную псевдоисторию те элементы, которых не было… вроде бы. Кто знает, что было на самом деле а чего не было - прошлое фактически не существует, ибо оно ушло, и изменяя свое прошлое изменяешь настоящее… такая вот «Великая Магическая Тайна» имеется. Так что освободившись от личной истории персона получает реальную возможность «изменить прошлое», но в отличие от той же работы, проделываемой при обыкновенном формировании личной истории, это изменение происходит не под внешним влиянием, а согласно своему намерению… по сути являясь « в действии».

Это было про настоящее, а про будущее - его тоже не существует, оно еще НЕ ПРИШЛО, и формируется оно Здесь И Сейчас.

Глава 2. Стирание личной истории

Дон Хуан сидел на земле возле двери своего дома, прислонясь к стене. Перевернув деревянный ящик из-под молочных бутылок, он предложил мне присесть и чувствовать себя как дома. Я привез с собой блок сигарет. Вытащив несколько пачек, я предложил их дону Хуану. Он сказал, что не курит, но подарок принял. Мы поговорили о том, что ночи в пустыне стоят холодные, и еще о разных мелочах.

Я спросил, не нарушает ли мое появление его привычный распорядок. Он взглянул на меня, слегка нахмурившись, и ответил, что у него нет никаких распорядков и что если мне хочется, я могу провести у него хоть целый день.

Я заранее заготовил несколько опросных генеалогических карт, которые собирался заполнить со слов дона Хуана. Кроме того, порывшись в литературе по этнографии, я составил обширный перечень особенностей культуры местных индейцев. Я собирался просмотреть его с доном Хуаном и отметить то, что покажется ему знакомым.

Начал я с генеалогии.

Как звали твоего отца? - спросил я.

Я звал его «папа», - ответил дон Хуан совершенно серьезно.

С некоторым раздражением я подумал, что он не понял и надо ему втолковать. Показав опросную карту, я разъяснил, что одна пустая графа там оставлена для имени и фамилии отца, другая - для имени и фамилии матери. Потом я решил, что, наверное, следовало начать с матери, и спросил:

Как звали твою мать?

Я звал ее «мама», - ответил он с обезоруживающей наивностью.

Сдерживаясь и стараясь быть вежливым, я сформулировал вопрос иначе:

А как ее звали другие? Как вообще к ней обращались?

С глуповатой улыбкой старик взглянул на меня и почесал за ухом:

Ага… Вот тут ты меня поймал. Надо подумать…

После минутного замешательства он, казалось, что-то вспомнил.

Я приготовился записывать. С глубокомысленным видом дон Хуан произнес:

Другие? Другие обращались к ней так: «Эй, послушай-ка!»

Я невольно рассмеялся. Все это выглядело действительно комично, и я не мог понять, то ли передо мной хитрый старый индеец, который намеренно морочит мне голову, то ли и вправду простодушный дурачок. Набравшись терпения, я постарался разъяснить ему, что этот вопрос - весьма серьезен и что заполнение опросных карт является очень важным моментом в моей работе. Я приложил максимум стараний к тому, чтобы он понял идею генеалогии и личной истории. Закончив, я спросил:

Так можешь ты назвать мне имена своих родителей?

Он взглянул на меня. Взгляд его был ясным и добрым.

Ты зря тратишь время. Давай не будем заниматься ерундой.

Я не нашелся что сказать. Только что я разговаривал с растерявшимся глуповатым индейцем, который озадаченно чесал в затылке, и вот, спустя какое-то мгновение, роли переменились: теперь уже я сам чувствовал себя дураком, а он смотрел на меня совершенно неописуемым взглядом. В его взгляде не было ни раздражения, ни презрения, ни торжества или самодовольства, а лишь ясность, проникновенность и доброта.

У меня нет личной истории, - сказал дон Хуан после продолжительной паузы. - В один прекрасный день я обнаружил, что в ней нет никакой нужды, и разом избавился от нее. Так же, как от привычки выпивать.

Я ничего не понял. У меня возникло ощущение смутной тревоги. Я напомнил ему, что он сам разрешил мне задавать вопросы. Он опять сказал, что против вопросов не возражает.

Но личной истории у меня больше нет, - сказал он и испытующе взглянул на меня. - Когда она стала лишней, я от нее избавился.

Я уставился на него, пытаясь вникнуть в скрытый смысл его слов.

Но как можно избавиться от личной истории?

Сначала нужно этого захотеть, а потом, действуя последовательно и гармонично, в конце концов просто отсечь ее.

Но зачем?! - воскликнул я.

Моя личная история была мне ужасно дорога. Я совершенно искренне чувствовал, что без глубоких семейных корней в моей жизни не было бы ни преемственности, ни цели.

Нельзя ли уточнить, что имеется в виду, когда ты говоришь «избавиться от личной истории»? - спросил я.

Уничтожить ее. Стереть - вот что, - жестко ответил дон Хуан.

Ну ладно. Возьмем, например, тебя. Ты - яки. Как можно это стереть? Ведь ты не можешь этого изменить.

Я - яки? - с улыбкой спросил он. - С чего ты взял?

Верно! - сказал я. - Я не могу этого знать наверняка, но сам-то ты знаешь, и это единственное, что имеет значение и что делает этот факт личной историей.

Я почувствовал, что попал в точку. Но он ответил;

То, что мне известно, - яки я или нет, еще не является личной историей. Личной историей становится лишь то, что знаю не только я, но и кто-нибудь другой. Что же касается моего происхождения, то уверяю тебя; никто не может сказать с уверенностью, что ему что-нибудь об этом известно.

Я торопливо записывал за ним все, что он говорил. Затем, прекратив писать, взглянул на него. Я никак не мог понять, с кем имею дело. В уме промелькнул весь набор впечатлений, которые он на меня производил: таинственный жуткий взгляд, с которого началось наше знакомство, обаяние его утверждений о том, что все в мире соглашается с ним, его остроумие, собранность и динамичность, и тут же - выражение полнейшей тупости на лице, когда я спросил о родителях, а сразу после этого - совершенно неожиданная сила его ответов, которыми он поставил меня на место.

Ты недоумеваешь, кто же я такой? - спросил он, словно читая мои мысли. - Тебе никогда не узнать, кто я и что из себя представляю. Потому что у меня нет личной истории.

Он спросил, есть ли у меня отец. Я ответил, что есть. Дон Хуан сказал, что мой отец - пример того, о чем идет речь. Он велел вспомнить, что думает обо мне отец, а потом сказал.

Отец знает о тебе все. Поэтому ты для него - как раскрытая книга. Он знает, кто ты такой, что из себя представляешь и чего стоишь. И нет на земле силы, которая могла бы заставить его изменить свое отношение к тебе.

Дон Хуан сказал, что у каждого, кто меня знает, сформировался определенный образ моей личности. И любым своим действием я как бы подпитываю и еще больше фиксирую этот образ.

Неужели тебе не ясно? - драматически сказал он. - Твоя личная история постоянно нуждается в том, чтобы ее сохраняли и обновляли. Поэтому ты рассказываешь своим друзьям и родственникам обо всем, что делаешь. А если бы у тебя не было личной истории, надобность в объяснениях тут же отпала бы. Твои действия не могли бы никого рассердить или разочаровать, а самое главное - ты не был бы связан ничьими мыслями.

Почему мы вообще обо всем этом заговорили? Мне ведь, собственно, только нужно было заполнить опросную карту.

Как почему? - ответил он. - Мы заговорили об этом, потому что я сказал: задавать вопросы о прошлом - занятие совершенно никчемное.

Говорил он очень твердо. Я понял, что ничего не добьюсь, и решил изменить тактику.

Освобождение от личной истории присуще всем индейцам яки? - спросил я.

Оно присуще мне.

А как ты этому научился?

Жизнь научила.

Тебя учил отец?

Нет. Скажем так, я научился этому сам. И сегодня я открою тебе эту тайну, так что ты уедешь отсюда не с пустыми руками.

Давай, - покровительственным тоном сказал дон Хуан, - Записывай. Ты ведь без этого жить не можешь.

Я взглянул на него, и в моих глазах, должно быть, мелькнуло скрытое замешательство. Он хлопнул себя по ляжкам и с довольным видом рассмеялся.

Всю личную историю следует стереть для того… - медленно, как бы диктуя, произнес он.

Я лихорадочно записывал.

- … чтобы освободиться от ограничений, которые накладывают на нас своими мыслями другие люди.

Я не верил своим ушам. Он не мог этого сказать. Я был буквально подавлен, что, должно быть, отразилось на моем лице. Он не преминул этим воспользоваться.

Вот ты, например, - продолжал он. - В данный момент ты недоумеваешь, гадая, кто же я такой. Почему? Потому что я стер личную историю, постепенно окутав туманом свою личность и всю свою жизнь. И теперь никто не может с уверенностью сказать, кто я такой и что делаю.

Но ты-то сам знаешь, разве не так? - вставил я.

Я-то, будь уверен… тоже нет! - воскликнул он и затрясся от смеха.

Прежде чем сказать «тоже нет» он выдержал довольно длинную паузу, и я был уверен, что он скажет «знаю». В его неожиданном ответе было что-то угрожающее, и я вновь почувствовал страх.

Это и есть та маленькая тайна, которую я намерен тебе сегодня открыть, - тихо произнес дон Хуан. - Никто не знает моей личной истории. Никому не известно, кто я такой и что делаю. Даже мне самому.

Прищурившись, он смотрел в пространство за моим правым плечом. Он сидел, скрестив ноги и выпрямившись, однако его тело казалось полностью расслабленным. В этот миг он был сама суровость: ни дать ни взять - могучий вождь, «краснокожий воин» из книг моего детства. Я поддался романтическому воображению и вдруг отчетливо ощутил противоречивость своего отношения к этому человеку: он очень меня притягивал и в то же время до смерти путал.

Так он сидел, глядя в пространство перед собой довольно долго.

Откуда мне знать, кто я такой, если все это - я? - спросил он, движением головы указывая на все, что нас окружало: потом он взглянул на меня и улыбнулся.

Ты должен постепенно создать вокруг себя туман, шаг за шагом стирая все вокруг себя до тех пор, пока не останется ничего гарантированного, однозначного или очевидного. Сейчас твоя проблема в том, что ты слишком реален. Реальны все твои намерения и начинания, все твои действия, все твои настроения и побуждения. Но все не так однозначно и определенно, как ты привык считать. Тебе нужно взяться за стирание своей личности.

Но зачем? - ошеломленно спросил я.

До меня вдруг дошло, что он мне указывает, как себя вести. Сколько себя помню, я всегда терпеть не мог, когда кто-либо пытался учить меня жить. Сама мысль о том, что мне собираются указывать, что я должен делать, немедленно вызывала во мне защитную реакцию.

Ты говорил, что тебя интересует информация о растениях, - спокойно сказал он. - Ты что же, думаешь получить ее даром? Как это, по-твоему, называется? Мы ведь условились - ты задаешь вопросы, а я рассказываю тебе то, что знаю. Если тебя это не устраивает, то нам больше не о чем говорить.

Меня раздражала его ужасная прямота, но я поневоле был вынужден признать, что он прав.

Скажем так: если ты хочешь изучать растения, то должен, кроме всего прочего, стереть свою личную историю.

Но каким образом? - спросил я.

Начни с простого - никому не рассказывай о том, что в действительности делаешь. Потом расстанься со всеми, кто хорошо тебя знает. В итоге вокруг тебя постепенно возникнет туман.

Но это же полный абсурд! - воскликнул я. - Почему меня никто не должен знать? Что в этом плохого?

Плохо то, что те, кто хорошо тебя знают, воспринимают твою личность как вполне определенное явление. И как только с их стороны формируется такое к тебе отношение, ты уже не в силах разорвать путы их представлений о тебе. Мне же нравится полная свобода неизвестности. Никто не знает меня с полной определенностью, как, например, многие знают тебя.

Но в этом уже присутствует ложь.

Ложь или правда - мне до этого дела нет, - жестко произнес он. - Ложь существует только для тех, у кого есть личная история.

Я возразил, что мне не нравится намеренно мистифицировать людей или вводить их в заблуждение. Он ответил, что я и так ввожу в заблуждение всех, с кем имею дело.

Старик затронул больной вопрос. Я даже не спросил, что он имеет в виду или почему он решил, что я постоянно всех мистифицирую. Вместо этого я тут же пустился в объяснения - все мои родственники и друзья почему-то считают меня человеком ненадежным, и это причиняет мне боль, так как за всю жизнь я ни разу не солгал.

Но ты всегда знал, как это делается, - заметил он. - Тебе не хватало одного - ты не знал, зачем следует лгать. Теперь знаешь.

Я запротестовал:

Неужели ты не понимаешь - я сыт по горло тем, что меня считают ненадежным?

Но ведь это так, - убежденно сказал он.

Да нет же, черт возьми! - воскликнул я.

Вместо того, чтобы отнестись к этой моей вспышке серьезно, он захохотал как безумный. Я чувствовал, что ненавижу его. Но к сожалению, он снова был прав.

Угомонившись, он продолжил:

Если у человека нет личной истории, то все, что бы он ни сказал, ложью не будет. Твоя беда в том, что ты вынужден всем все объяснять, и в то же время ты хочешь сохранить ощущение свежести и новизны от того, что делаешь. Но оно исчезает после того, как ты рассказал кому-нибудь обо всем, что сделал, поэтому чтобы продлить его, тебе необходимо выдумывать.

Я был ошеломлен таким оборотом нашей беседы, и старался как можно точнее все записывать. Для этого мне пришлось полностью сосредоточиться на его словах, оставив в стороне свои собственные возражения и возможный скрытый смысл того, о чем он говорил.

Отныне, - сказал он, - ты просто должен показывать людям то, что считаешь нужным, но никогда не говори, как достиг этого.

Но я не умею хранить тайны! - воскликнул я. - Поэтому то, что ты говоришь, для меня бесполезно.

Ну так изменись! - резко бросил он, яростно сверкнув глазами.

Он напоминал странного дикого зверя, но в то же время был очень последователен и мыслил исключительно точно. Мое раздражение сменилось состоянием замешательства.

Видишь ли, - продолжал он, - наш выбор ограничен: либо мы принимаем, что все - реально и определенно, либо - нет. Если мы выбираем первое, то в конце концов смертельно устаем и от себя самих, и от всего, что нас окружает. Если же мы выбираем второе и стираем личную историю, то все вокруг нас погружается в туман. Это восхитительное и таинственное состояние, когда никто, даже ты сам, не знает, откуда выскочит кролик.

Я возразил, что стирание личной истории лишь усугубит чувство неуверенности и незащищенности.

Когда отсутствует какая бы то ни было определенность, мы все время начеку, мы постоянно готовы к прыжку, - сказал он. - Гораздо интереснее не знать, за каким кустом прячется кролик, чем вести себя так, словно тебе все давным-давно известно.

Он замолчал и, кажется, целый час не говорил ни слова. Я не знал, что спросить. Наконец он встал и попросил подвезти его в соседний городок.

Почему-то от этой беседы я так устал, что хотелось спать. Он попросил меня остановить машину и сказал, что если мне нужно отдохнуть, я должен взобраться на плоскую вершину холма у дороги и полежать на ней ничком, головой на восток.

Я заснул всего на две-три минуты, но этого оказалось достаточно, чтобы мои силы полностью восстановились.

Мы доехали до центра городка, где он попросил его высадить.

Возвращайся, - сказал он, выходя из машины. - Обязательно возвращайся.